Стив Райх: С ПОМОЩЬЮ ЗВУКА МОЖНО МОДЕЛИРОВАТЬ РЕАЛЬНОСТЬ

Пятого ноября в рамках международного фестиваля современной музыки «Сибирские сезоны» на сцене ГКЗ имени А. М. Каца состоялась Всероссийская премьера видеооперы «Три истории» патриарха американского минимализма в музыке Стива Райха и его супруги, медиахудожницы Берил Корот.

Накануне знакового события, прорыва в области оперного исполнительства журналу Status удалось получить эксклюзивное интервью с автором – всемирно известным композитором.

– Стивен, Вам известно, что скоро в Новосибирске ансамбль солистов «Лаборатории новой музыки» под управлением дирижера Сергея Шебалина исполнит ваши Three Tales – «Три истории»? Как Вы к этому относитесь?

– Сейчас я нахожусь в 50 километрах на север от Нью-Йорка и знаю, что нас разделяют много тысяч миль. Удивительно, что моя музыка будет сыграна в городе, о котором я раньше ничего не слышал и который находится в месте, где, как я думал, нет ничего, кроме снега. Я очень признателен, что новосибирские музыканты проявили интерес к моему творчеству, и надеюсь, опера понравится слушателям.

Я думаю, возможно, причина, по которой «Три истории» ставят в Новосибирске, заключается в том, что вы можете услышать в опере не только музыку и вокал, но и рокот гигантского дирижабля, звуки мегаполиса и природы, скрежет и шорохи.

– Хотелось бы узнать, как создавалось Ваше произведение?

– Дело было в 1993 году. Импресарио Венского фестиваля Клаус Питер Керр задал вопрос: задумывались ли мы с Берил когда-нибудь над созданием произведения о ХХ столетии? Его вопрос послужил толчком. Понятно, что в ХХ столетии человечество было охвачено увлечением технологиями больше, нежели чем-либо иным. Но осознание этого явления само по себе не создало бы театрально-музыкального действия, нам нужны были определенные события, показательные для начала, середины и конца века, которые бы символизировали этот период и его технологии.

Довольно быстро пришел на ум Гинденбург – самое гигантское на то время воздухоплавательное средство, дирижабль, который, совершая трансатлантический  рейс, потерпел крушение в результате взрыва в Нью-Джерси в 1937 году. Это событие стало первым бедствием, отраженным в нашем фильме.

– Но катастрофа Гинденбурга не является крупнейшей, в том числе и по количеству жертв. Почему она получила такой резонанс?

– Для меня важно, что дирижабль носил имя немецкого полководца Первой мировой войны Пауля фон Гинденбурга, которого Гитлер назначил рейхсканцлером в 1933 году. Мне видится, что неудавшаяся технология связана с антигуманной идеологией. Второе событие оперы – изобретение атомной бомбы, ядерные испытания на атолле Бикини, проходившие между 1946 и 1952 годами, в период между окончанием Второй мировой войны и началом «холодной» войны. Впервые люди создали технологию, с помощью которой можно было уничтожить планету. Обоюдоострый меч прибыли и потерь каждой новой технологии, включаемой человечеством в свою жизнь, – один из подтекстов «Трех историй».

Для третьей истории мы с Берил первоначально собирались использовать взрыв многоразового космического шаттла «Челленджер», но вскоре почувствовали, что такого бедствия многовато для этой части. В то время, в 1997 году, была клонирована овца Долли, и, взглянув друг на друга, мы воскликнули: «То, что нужно!» Генная инженерия –  высокая технология, развивающаяся вне «лекарственной» медицины и традиционной биологии. И она могла бы указать на то, какой может стать жизнь в новом, XXI столетии.

– Взявшись за оперу о глобальных событиях, Вы изобретали новые приемы, техники исполнительства?

– Замысел возник давно, и работа над оперой длилась довольно долго – с 1998 по 2002 год. Я переписывал многие фрагменты, и Берил меняла монтаж, соединяя документальные съемки с анимацией и другими, часто нефигуративными, ассоциативными изображениями.

Я считаю, что с помощью магии звука можно моделировать реальность, и занимаюсь этим все время, сколько себя помню. Скажу вам, что техника игры на клавишных, струнных и духовых инструментах не менялась уже 700 лет, звук не в ней, а в мышлении.

60 лет назад, когда переехал в Нью-Йорк, я взял рекордер, микрофон и вышел на улицу. Вслушиваясь в гудок машины, думал: а какая это нота? Ля бемоль. Хорошо, пусть будет ля бемоль, сыгранная на гобое, – таким образом, гудок Porsche становится гобоем. Отлично: хороший автомобиль – хороший музыкальный инструмент! Потом я слышал, как кто-то захлопывает дверцу такси – это уже был большой барабан. И так ты обручаешь звуки музыкальных инструментов со звуками улицы, окружающего мира. Все это и звучит в произведении, и это может услышать кто угодно. Слушателю не обязательно быть музыковедом, иметь степень магистра или бакалавра по теории музыки, чтобы понять мою оперу. Если для того, чтобы понять музыку, необходимо пройти специальный курс, значит, с этой музыкой что-то не так.

– Еще лет 20 назад Вы заявляли, что минимализм изменил искусство и привлек больше зрителей. Осталось ли Ваше мнение прежним?  

– Я родился в 1936 году, и мое поколение (я говорю о композиторах и исполнителях) совершило прорыв в музыке уже тем, что мы положили конец немецкому романтизму, его предсмертным издыханиям, ведь музыкальная манера романтизма стала настолько сложной, что ее невозможно было услышать. Потом люди слушали рок-н-ролл и другие стили и направления. Благодаря сложному ритму, разнообразной мелодии и переменам тембра можно поддерживать музыкальный интерес, не меняя гармонии, – это базовая составляющая минимализма. Я уверен, что среди музыкантов, которые будут исполнять Three Tales в Новосибирске, есть те, кто знаком с минимализмом. Почему я в этом уверен? Потому что мир изменился, и я рад, что принял в этом участие.

 Ирина Улянина